Ее
след в истории сохранился. Она стала бессмертной благодаря своей жизни, а не
искусству, – жизни, в которой так много значила «эта тонкая штука – любовь».
Что-то в судьбе великой босоножки было этакое – роковое и даже зловещее, и оно
накладывало отпечаток на все ее бурные и подчас драматические отношения с
поклонниками, любовниками и мужьями.

 

88
лет назад состоялось бракосочетание Сергея Есенина и Айседоры
Дункан.

Дункан — американка, Есенин — русский, она — великая
танцовщица, а он — никому неизвестный поэт, жаждущий славы. Их отношения были
далеки от идеала, но в них была страсть. Не имея ничего общего, они даже
разговаривали на разных языках. Но разве любви нужны слова?!


Главный
биограф Есенина Анатолий Мариенгоф, описывая, как однажды на его глазах Дункан
танцевала с красным шарфом в руке, он смиренно и скорбно замечает по этому
поводу: «Есенин впоследствии стал ее господином, ее повелителем. Она, как
собака, целовала руку, которую он заносил для удара, и глаза, в которых чаще,
чем любовь, горела ненависть к ней. И все-таки он был только партнером, похожим
на этот кусок розовой материи – безвольный и трагический. Она танцевала. Она
вела танец»…

 

Ее настоящее имя – Дора Анджела Дункан. Год и месяц ее рождения до сих пор мы
знаем весьма приблизительно: то ли 1877, то ли 78-й, то ли май, то ли январь. По
сути, она не оставила после себя следа в истории искусства: балерина Матильда
Кшесинская оказалась права, напророчив, что последовательниц у Дункан как
танцовщицы не будет. Зато ее след в истории сохранился. Она стала бессмертной
благодаря своей жизни, а не искусству, – жизни, в которой так много значила «эта
тонкая штука – любовь».

Как-то не получалось у Айседоры нравиться им
безоговорочно и навсегда: то и дело приходилось расставаться и с головой уходить
в работу, в танец, в импровизацию. Способ хороший, спору нет, вот только
применить его в первый раз пришлось в довольно-таки нежном возрасте, так как
первый раз в жизни Айседора имела несчастье не понравиться собственной матери.


Дело в том, что младенец в материнской утробе взыгрывал безудержно, и
нельзя сказать, чтобы это обстоятельство особенно умиляло родильницу. «…Характер
ребенка определен уже в утробе матери. Перед моим рождением мать переживала
трагедию. Она ничего не могла есть, кроме устриц, которые запивала ледяным
шампанским. Если меня спрашивают, когда я начала танцевать, я отвечаю – в утробе
матери. Возможно, из-за устриц и шампанского», – писала Айседора в
воспоминаниях.

 

Трагедия, повлекшая за собой столь впечатляющее количество выпитого
шампанского и съеденных устриц, заключалась в том, что отец будущей танцовщицы
Джозеф Дункан обанкротился и сбежал еще до ее рождения. «Я так и знала, что
родится монстр, – сказала любящая мать принимавшей роды акушерке, едва только
девочка появилась на свет.– Этот ребенок не может быть нормальным, он прыгал и
скакал еще в моей утробе, это все наказание за грехи ее отца, негодяя Джозефа!»


Вот и пришлось Доре довольно быстро осознать, что работа – единственное
спасение от всех бед: в 13 лет она бросила школу и принялась без удержу
танцевать.

Стихия танца, стихия любви и просто природные стихии точно
сговорились определять жизнь этой женщины! Стихия воды подсказала ей характер
танца, а огонь, враз уничтоживший ее гардероб, вынудил Дункан впервые выйти к
зрителям, обернувшись куском легкой ткани. «Она танцует голая!» – возмущались
недоброжелатели. И мало кто из сидевших в зале догадывался, что эта вакханка,
одним своим видом потрясавшая устои пуританской морали, была, по сути,… наивной
девочкой, еще понятия не имевшей, что такое эта самая «земная любовь».

 

 

Влюбленный обманщик

Впрочем, у Айседоры (как стала она себя
именовать, выйдя на сцену) тогда уже был жених. Странный жених, нужно сказать.
Вы только представьте: ей – неполных 17, ему – 45! Она – танцовщица, он –
поляк-эмигрант без определенного рода занятий. Право же, они были и со стороны
странной парой. Понадобилась вся чистота и наивность Айседоры и весь пыл страсти
стареющего мужчины, чтобы соединить их сердца. Роман продолжался полтора года, –
роман удивительный по нынешним временам, до чрезвычайности старомодный и
целомудренный.

Они познакомились в Чикаго, куда Айседора переехала
вместе с матерью и братом. Познакомились в месте символическом для Дункан. Это
было кафе «Богема», куда сходились все те бедные и неустроенные, что гордо
причисляли себя к духовной элите общества, – к «богеме». Здесь было весело.
Айседора от души дурачилась и нередко пускалась в пляс, не сразу заметив, что из
угла зала за ней неотрывно наблюдают горящие светло-зеленые глаза. Это были
глаза Ивана Мироцкого, эмигранта-поляка, о котором все знали лишь, что у него
водятся кое-какие деньжонки, а также есть огненно-рыжая борода и «эта страсть»,
– страсть к юной танцовщице Айседоре. Никому поначалу и в голову не могло
придти, что из этой страсти вообще выйдет что-то серьезное. Разница в возрасте
говорила сама за себя. Да и Айседора равнодушно принимала его приглашения
скоротать вечерок в каком-нибудь недорогом ресторанчике.

 

Бог один ведает, как это все случилось. Пора ли пришла влюбиться в
кого-нибудь или страсть Мироцкого тронула ее еще детское сердце, но… Она
почувствовала, что этот человек для нее больше, чем просто знакомый. И когда
однажды на лесной прогулке он, задыхаясь от волнения, попросил ее о поцелуе,
Айседора не смогла отказать. Какие славные времена! Взрослый влюбленный мужчина
и юная девушка уходят в лес, там он просит ее о поцелуе. И она соглашается, – в
обмен на обещание жениться на ней. Есть и другая, еще более романтическая версия
этого сватовства. Мироцкий так хотел поцеловать ее, что и предложил Айседоре
руку и сердце. И она не отказала!

Полтора года продолжались их прогулки
рука об руку по лесам и лугам, полтора года страстных признаний его и
невиннейших ее поцелуев… Все складывалось вполне благополучно, и кто знает, быть
может, в историю вошла бы другая Айседора Дункан – примерная мать семейства?..

 

 

Все было уже договорено и слажено, день свадьбы приближался. И вдруг…
Разразился скандал. Брат Айседоры узнал, что у Мироцкого уже есть жена и что она
живет в Лондоне.


Мать Дункан наотрез отказалась благословить такой
брак.

Вероятно, и сама Айседора не слишком страдала от вынужденного
разрыва.

Настоящие любовь и слава ждали ее впереди.

 

Из нимф в вакханки

Как полагают некоторые, эта злосчастная история и
положила начало цепи любовных неудач, преследовавших бедную босоножку всю жизнь.


Что же касается работы, то здесь удача, как говорится, улыбалась Дункан
своей белозубой улыбкой: и гастроли в Греции в 1903 году прошли удачно, и
приглашения выступать следовали одно за другим… Слава торопилась увенчать ее
рыжеволосую голову целым набором лавровых венков.

Некоторые критики,
конечно, бесновались: «Не умеет она стоять на пуантах! Полное тело неуместно в
пантомиме! Босые ступни не эстетичны… Мы ждем прыжков и сложных пируэтов!». Но
переполненные концертные залы и театральные площадки Европы противоречили этим
злобным высказываниям. Айседора в своей тунике, без трико и босиком нравилась
тысячам и тысячам зрителей: что ей до каких-то глупых критиков!

 

Успех и слава пришли к ней рано и прочно. Дункан угадала в своих
современниках затаенный порыв к свободе тела, к свободе плоти. Именно это
выражал ее танец. Однако сама Дункан еще мало представляла себе всю силу этого
порыва.


Но вот пришло время и ей узнать мощь земной страсти.


Случилось это на гастролях в сказочно красивом городе Будапеште, среди
цветущей весны. К ней явился молодой актер Оскар Береги и передал билеты в ложу
на свой спектакль. Он играл в нем Ромео. А Джульеттой стала она – сидевшая в тот
вечер в ложе юная Айседора.

Черные глаза красавца венгра растопили
целомудренное сердце американки. Начались встречи, и в одну из них Береги просто
подхватил Дункан на руки, увлек на постель и… как пишет сама Дункан, «сделал из
невинной нимфы страстную вакханку».

 

 

 

Роман их продолжался недолго, – по форме это был «курортный» (вернее,
«гастрольный») роман. Но по сути именно тогда, в объятиях Береги, Айседора
узнала всю силу страсти, и в ней проснулась Женщина.

 

Несколько незабываемых дней они провели в крестьянской хижине. Что это были
за дни! Они определили ее чувства на всю дальнейшую жизнь. «Я испытала ни с чем
не сравнимую радость, проснувшись на рассвете, увидеть, что мои волосы
запутались в его черных душистых кудрях, и чувствовать вокруг своего тела его
руки», – вспоминала она много лет спустя.

Два гения в клетке быта

Это случилось в декабре 1904 года в Лондоне. После спектакля к ней в
гримерную ворвался высокий и несколько нескладный молодой человек в очках и
вместо того, чтобы протянуть ей цветы, закричал: «Вы чудесны, вы удивительны!
Однако зачем вы украли мои идеи, откуда вы достали мои декорации?» – «Но сэр,
эти голубые занавеси я сама придумала много лет назад и всегда танцую на их
фоне!» – «Что ж, значит это судьба! И вы принадлежите моим декорациям!
Принадлежите мне!»

 

 

Эксцентричный молодой человек был будущим реформатором английского театра
выдающимся художником-декоратором Гордоном Крэгом. Он буквально похитил Айседору
со званого вечера своей матери знаменитой актрисы Эллен Терри (кстати, сама она
– прототип героини «Театра» С. Моэма). Эту дождливую ночь влюбленные провели не
среди фраков и декольте, а на полу мастерской Крэга, где не было даже дивана и
где так упоительно пахло красками, пахло самим искусством!

Страсть
заставила Айседору отменить выступления и отдаться любви. Однако после первого
упоения пришло отрезвление. Крэг был гениален, но совершенно нетерпим к чужому
таланту: «Ты не должна выступать на сцене и махать руками! Ты должна сидеть дома
и точить мне карандаши!»

И Айседора предпочла точить карандаши только
себе.

Идиллия, закончившаяся трагедией

 

1906 год – пик славы Айседоры Дункан. У ее ног весь мир и один из властителей
этого мира сын миллиардера Парис Зингер. Она приезжает к нему на Лазурный берег.
Он встречает ее во всем белом, как сказочный принц. Айседора называет его
Лоэнгрином. Он окружает ее королевской роскошью. Их союз продолжается несколько
лет, она дарит ему сына. Наверно, это были самые счастливые и уж точно самые
безмятежные годы в жизни Айседоры Дункан. В эти годы она посещает Россию и
находит восторженный прием у публики. «В ее танце форма окончательно одолевает
косность материи, и каждое движение ее тела есть воплощение духовного акта» –
писал восторженный рецензент. – «Она, просветленная и радостная, каждым жестом
стряхивала с себя путы хаоса, и ее тело казалось необыкновенным, безгрешным и
чистым…»

Беда разразилась внезапно. Машина с ее сыном и дочерью потеряла
управление и упала в Сену. Горе Айседоры было безграничным. Его разделил весь
Париж, весь мир. Студенты скупили все белые цветы у парижских цветочниц и
привязали букеты к ветвям деревьев в ее саду. Великий Клод Дебюсси всю ночь
играл для нее, пытаясь звуками музыки утешить артистку.

Но и он не мог
ни утешить ее, ни остановить бег всесокрушающего времени…


Через
несколько лет у Айседоры будет видение: ее дети, взявшись за руки, входят в воду
и там исчезают. В этот день она будет просить первого встречного спасти ее разум
и даровать ей дитя. Молодой итальянец, обрученный с другой, не сможет отказать
ей в просьбе: ребенок родится и проживет на этом свете несколько часов… А
однажды, увидев в Берлине чужого сына, схожего чертами с Патриком, золотоволосое
юное создание пяти лет от роду, она со стоном опустится перед ним на колени,
потом закроет себе лицо красным шарфом и уйдет, ни на кого не глядя и ничего не
видя от горя.

…Стоит ли удивляться, что после горестной утраты судьба
вновь повела ее, как слепую, каким-то на редкость извилистым путем:
утрированного надрыва в духе времени и мучительных увлечений?

«Красота не умирай!»

…Когда Дункан впервые приехала в
заснеженную Россию, ей было около 26-ти. Могла ли она даже предположить, что в
далекой рязанской деревне в крестьянской избе одолевает азы грамоты 9-летний
парнишка – ее будущий единственный муж?!

Когда через 15 лет она увидела
его, то ахнула. У этого русого паренька были такие же голубые глаза, как у ее
сына, у ее Патрика!

 

Она подошла к нему своей знаменитой скользящей походкой, обняла и поцеловала.
Сергей Есенин (так звали белокурого паренька) уже сильно выпил на том банкете,
он оттолкнул ее: «Отстань, стерва!» (Есенин часто буянил в пьяном виде). Дункан
ни слова не поняла. Она решила, что он шутит, обняла снова и снова поцеловала. И
тогда он влепил мировой знаменитости увесистую пощечину. Дункан лишилась дара
речи, а потом разревелась, как простая деревенская баба. Он бросился ее утешать.
Так начался их роман. Об этом вспоминают многие мемуаристы. В тот вечер она
нацарапала бриллиантом на оконном стекле по-английски: «Есенин – хулиган! Есенин
– ангел!»

 

 

 

Как оказалась мировая знаменитость в голодной большевистской Москве (шла зима
1921 года)? Нужно сказать, что к тому времени Дункан уже постарела, – вернее,
отяжелела. И практически перестала танцевать. Ей хотелось организовать свою
школу танца, и на ее призыв откликнулось Советское правительство.



«Захваченная коммунистической идеологией, Айседора Дункан приехала в
Москву. Малинововолосая, беспутная и печальная, чистая в мыслях, великодушная
сердцем, осмеянная и загрязненная кутилами всех частей света и прозванная
«Дунькой», в Москве она открыла школу пластики для пролетарских детей», –
напишет о ней художник Юрий Анненков.

Здесь же она встретится и с
Сергеем Есениным – с последней и единственно законной с точки зрения общества,
освещенной браком любовью.

 

О Есенине и Дункан написано очень много. И очень много написано злого и
откровенно глумливого. Когда-то ее сравнивали с античной богиней, теперь же
издевались в эпиграммах:

Есенина куда понес аэроплан?

В Афины
древние, к развалинам Дункан.

Всем бросалась в глаза разница в
возрасте, в культуре, в самом понимании возникшего непростого чувства. Есенину,
безусловно, льстило, что он – муж «самой» Айседоры Дункан. Но и совершенная
чуждость этой женщины, с которой приходилось общаться через переводчика, бесила
его. Она любила его пылкой и самоотверженной, почти материнской любовью. Он
ненавидел в ней свою судьбу. И еще он очень ревновал ее к мировой славе, которая
была у Дункан, но не у него, Сергея Есенина.

Они часто ссорились. «Ты
сука!» – кричал Есенин. «А ты – собака!» – возражала Дункан и плакала. «От тебя
ничего не останется после смерти, а от меня останутся стихи!» – «Красота не
умирай!» – возражала Айседора на ломаном русском. И плакала.

Он писал о
ней похабные вирши, он буянил, он унижал ее, крича друзьям: «Эх, вы хоть
замените меня!»

 

Она очень долго прощала его, вероятно, не понимая и половины того, что он
говорил и выделывал. Зато она понимала его лучше, чем он себя. Однажды Дункан
показала на грудь Есенину и сказала: «Здесь у тебя Христос!» А потом показала на
лоб и добавила: «А здесь у тебя дьявол!»

Странная это была любовь.
Любовь, где обид было больше, чем радостей. Однажды Дункан не выдержала и
сказала поэтессе Ирине Одоевцевой: «Никогда не выходите за поэта!» – «Но я сама
поэтесса и муж у меня поэт (Г. Иванов)!» – возразила Одоевцева. А Айседору уже
несло: «Поэты – отвратительные мужья и плохие любовники. Хуже даже, чем актеры,
профессора, цирковые борцы и спортсмены. Недурны военные и нотариусы. Но лучше
всех – коммивояжеры. Вот это действительно любовники! А поэты – о них и говорить
нечего – хлам! Одни словесные достижения. И большинство из них к тому же –
пьяницы, а алкоголь, как известно, враг любовных утех…»

 

Но сама она любила поэта всепобеждающей любовью. Айседора и Есенин занимали
две большие комнаты в отеле «Adion» на Unter den Linden. Они жили широко,
располагая, по-видимому, как раз тем количеством денег, какое дает возможность
пренебрежительного к ним отношения. Дункан только что заложила свой дом в
окрестностях Лондона и вела переговоры о продаже дома в Париже. Путешествие по
Европе в пятиместном «бьюике», задуманное еще в Москве, совместно с Есениным
требовало денег, тем более, что Айседору сопровождал секретарь-француз, а за
Есениным увязался поэт Кусиков. Автомобиль был единственный способ передвижения,
который признавала Дункан.

 

Железнодорожный вагон вызывал в ней брезгливое содрогание... Айседора вообще
была женщина со странностями. Несомненно, умная, по-особенному, своеобразно, с
претенциозным уклоном удивить, ошарашить собеседника. Эту черту словесного
озорства я наблюдала позднее у другого ее соотечественника, блестящего
aurebour`аиста (Aurobour—наоборот (франц.}) — Бернарда Шоу. Айседора, например,
утверждала: большинство общественных бедствий происходит оттого, что люди не
умеют двигаться. Они делают много лишних и неверных движений. Неверный жест
влечет за собой неверное действие. Отношение Дункан ко всему русскому было
подозрительно восторженным. Порой казалось: эта пресыщенная, утомленная славой
женщина не воспринимает ли и Россию, и революцию, и любовь Есенина, как злой
аперитив, как огненную приправу к последнему блюду на жизненном пиру?

 

Ей — 45. Она была еще хороша, но в отношениях ее к Есенину уже чувствовалась
трагическая алчность последнего чувства. Однажды Есенин с Кусиковым сбежал от
Айседоры, спрятавшись в одном из пансионатов. Друзья были уверены, что там их
Дункан не найдет. Но Айседора села в машину и объехала за три дня все пансионы
Шарлоттенбурга и Курфюрстендама. На четвертую ночь она ворвалась, как амазонка,
с хлыстом в руке в тихий семейный пансион на Уландштрассе. Все спали. Один
Есенин, в пижаме, сидя за бутылкой пива в столовой, играл с Кусиковым в шашки.
Вокруг них в тесноте буфетов, на кронштейнах, убранных кружевами, мирно сияли
кофейники и сервизы, громоздились хрустали, вазочки и пивные кружки. Висели
деревянные утки вниз головами. Солидно тикали часы. Тишина и уют, вместе с
ароматом сигар и кофе, обволакивали это буржуазное немецкое гнездо, как надежная
дымовая завеса, от бурь и непогод за окном. Но буря ворвалась и сюда в образе
Айседоры. Увидя ее, Есенин молча попятился и скрылся в темном коридоре. Кусиков
побежал будить хозяйку, а в столовой начался погром. Айседора носилась по
комнате в красном хитоне, как демон разрушения. Распахнув буфет, она вывалила на
пол все, что было в нем. От ударов ее хлыста летели вазочки с кронштейнов,
рушились полки с сервизами. Сорвались деревянные утки со стен, закачались,
зазвенели хрустали на люстре. Айседора бушевала до тех пор, пока бить стало
нечего. Тогда, перешагнув через груды горшков и осколков, она прошла в коридор и
за гардеробом нашла Есенина.

— Quittez cette bordêle immediatement), —
сказала она ему спокойно, — et suivez moi. (Покиньте немедленно этот публичный
дом... и следуйте за мной (франц.)

Есенин надел цилиндр, накинул пальто
поверх пижамы и молча пошел за ней. Кусиков остался в залог и для подписания
пансионного счета.

 

Этот счет, присланный через два дня в отель Айседоре, был страшен.


Расплатившсь, Айседора погрузила свое трудное хозяйство на два
многосильных «Мерседеса» и отбыла в Париж, через Кельн и Страсбург, чтобы в пути
познакомить поэта с готикой знаменитых соборов.

Есенин был для Айседоры
ангелом. На стенах, столах и зеркалах она постоянно писала губной помадой
трогательное «Есенин – Ангель». В жизни «определенной небом в актрисы» было
много любви, и она каждый раз отдавалась ее зову сполна: «Любовь – это... как
искусство. Она должна быть всегда очень большая и очень серьезная». Есенина она
нарекла первым законным мужем. Они расписались перед отъездом за границу.


Но ее любовь всегда кончалась испытанием, раной. Итогом отношений стала
убийственная телеграмма:

Ялта гостиница Россия Айседоре Дункан

Я
люблю другую женат и счастлив

Есенин

Их развели, благо это так
легко было сделать в России в то время.


Весть о самоубийстве Есенина
Айседора встретила уже за границей. И сбежавшимся журналистам она заявила с
достоинством: «Между мной и Есениным никогда не было ссор! Я оплакиваю его
смерть с болью и отчаянием».

 

Последним ее возлюбленным стал молодой русский пианист Виктор Серов. Кроме
общей любви к музыке их сблизило то, что он был одним из немногих симпатичных ей
людей, с которыми она могла говорить о своей жизни в России. Ей было за 40, ему
— 25. Неуверенность в его отношении к ней и ревность довели Дункан до попытки
самоубийства. Неудачная, но тем не менее необычная жизнь великой танцовщицы уже
подходила к концу. Буквально через несколько дней,через два года после смерти
Есенина, 14 сентября 1927 года, она Айседора спустилась на улицу, где ее ожидала
маленькая гоночная машина, шутила и, закинув за плечо конец красного шарфа, с
распластавшей желтой птицей, прощально махнула рукой, и, улыбаясь, произнесла
последние в своей жизни слова:"Прощайте, мои друзья!..Я еду к славе!.."

 

Она любила быструю езду, и шофер гнал машину вовсю, навстречу морскому ветру.
На повороте он сбавил скорость и услышал вдруг за спиной быстрый всхрип. Он
оглянулся. Айседора безвольно откинулась на сиденье. Шарф обмотался между
спицами колеса и в мгновение задушил ее.

Айседору похоронили в Париже,
на кладбище Пер-Лашез. Прекрасный конец трудной и яркой жизни!..

 

Цитата сообщения Феврония52

http://www.liveinternet.ru/users/madam_irene/post183114441/

 

 

Серия сообщений "Интересные
люди":