Российский художник. Родился в семье испанского эмигранта. Живет и работает преимущественно в Москве. Продолжатель традиций конструктивизма, член группы "Движение". В 1970 организовал свою собственную группу художников-кинетистов "Арго". Получил известность своими временными пространственными инсталляциями на природе (затем существующими в виде серий фото-арта), легкими, воздушными конструкциями из лески, планок, зеркальной пленки, которые он создавал вместе с женой, художницей Н. П. Горюновой (р. 1944).
Мечтатель и конструктор, когда-то кинетист, где-то концептуалист, Франциско Инфанте внес свой вклад в искусство, создав в начале 70-х «артефакты». Идея проста: в естественное природное пространство внедряется объект, сделанный руками художника, так, чтобы создать с природой некое иллюзорное целое. Например, заслонить линию горизонта цветной полоской, закрепленной на невидимой леске. Создать из зеркал или зеркальной фольги сложное отражение-искажение окружающего. Изобразить в синем небе, на фоне облачков, какую-нибудь супрематическую дыру. Полученная конструкция снимается на фотопленку; напечатанное изображение и называется «артефакт». «Артефакты» даже сегодня поражают своей нестандартностью: без фотошопа, одними лишь геометрическими фигурами, ниточками, реечками и зеркалами создается нечто балансирующее на границе реальности и фантазийности, конструкции и иллюзии. Ощущение нереальности, оптический обман создает даже сам способ экспонирования: напечатанные на пластиковой основе снимки размером примерно метр на метр, подвешенные на некотором небольшом расстоянии от стены и оснащенные специальной подсветкой, принадлежат непонятно какому пространству; дополнительный эффект создают световые рефлексы в полированном полу зала.
Из серии работ "Игра жестов"
http://ruguru.livejournal.com/716126.html?thread=8609886
Классик метафизического искусства: «Художник, столяр, плотник — это почти одно и то же. Художник — тот, кто умеет что-то руками делать. Конечно, всё идет через голову, но руки обязательно должны быть умелыми, очумелыми, очень умелыми. В них должна быть мышечная память…»
Франциско Инфанте признался в этом интервью, что не знает, что такое счастье и доволен ли он своей художественной карьерой. Вот уже много лет вместе со своей женой Инфанте делает странные объекты на стыке фотографии и видео, абстракции и ленд-арта, часто в его инсталляциях, сделавших ему имя во всем мире, участвуют зеркала.
Похожую систему из отражений и удвоений составила Елена Калашникова, расспросившая мэтра метафизического искусства о геометрии пространства и о пути в искусстве, о новом альпийском проекте и том, что такое счастье. В этой беседе Инфанте признался в том, что его почти не интересует мнение зрителей, и рассказал о том, как уничтожил все свои реалистические работы.
— В детстве вы думали о том, кем стать? В семье об этом были разговоры?
— В детстве я хотел быть столяром. Мне нравится запах дерева, когда его режешь. Изумительный запах.
— Любого дерева?
— Липа пахнет лучше остальных. Дуб или бук, например, особенно не порежешь — твердые очень. Елка, сосна, естественно, ходовой материал.
— А в своих работах вы как-то использовали столярные навыки?
— Использовал. Конструкции из палочек и реечек делал. До сих пор делаю что-то вспомогательное — рамы, например. Всё сам.
Художник, столяр, плотник — это почти одно и то же. Художник — это тот, кто умеет что-то руками делать. Конечно, всё идет через голову, но руки обязательно должны быть умелыми, очумелыми, очень умелыми. В них должна быть мышечная память.
Традиционный художник, работающий с кистью и краской, по ощущению смешивает краски, кладет их на холст и только потом смотрит результат. Думаю, у столяра и плотника так же.
— Почему среди геометрических фигур, с которыми вы работаете, часто появляется треугольник? Об этом свойстве вашего творчества говорит и ваш друг — поэт Всеволод Некрасов.
— Геометрическая форма ориентирует сознание к метафизическим проблемам, о которых я пытаюсь сказать. Тут невольно обращаешься к геометрии, чистой абстракции, умозрительным формам в природе.
В чистом виде их, конечно, нет — ни треугольников, ни кругов, разве только Солнце и Луна, да и эти круги не совсем правильные. Склонность к передаче метафизики в искусстве влияет на выбор мной таких форм, а не то, что я выбираю треугольник. У него нет никакого преимущества перед квадратом или другими фигурами.
— То есть во время работы вы не думаете: «Сейчас надо сделать то-то»? Фигуры возникают в голове сами собой?
— Да, это происходит по какому-то синтезу сознания, которое говорит: «Здесь был бы лучше треугольник». Если начать анализировать, почему да как, ни к чему не придешь, ведь синтез в голове художника шире, богаче, обширнее всего.
— Всеволод Некрасов в программке к вашей выставке пишет: «…пейзажи — яркие, весенние, со снегом, небом и солнцем — по-моему, из любимых мотивов Инфанте». Вы с этим согласны?
— Он, как тонкий человек, верно подметил. Я действительно люблю солнце, снежные пространства. Две недели назад мы вернулись из Швейцарии, целый месяц работали в снежных Альпах. Фантастическое ощущение природы, такой мажор: синее небо и снег — как белый лист, на котором можно изобразить всё что угодно.
— А вам не знакомо чувство страха перед снежным полотном, которое бывает у писателя перед белым листом?
— Страх возникает, когда не знаешь, что делать, или делаешь по инерции. Но когда я вижу белый снег, со мной что-то происходит. Не знаю, как это назвать. Я активизируюсь, начинаю думать, как сделать его частью своего искусства и т.д. Страха тем более нет, когда приезжаешь с готовыми идеями.
— А вы часто приезжаете на натуру с готовыми идеями?
— По-разному. Стараюсь всё продумать, но природа капризна и создает условия, которые ты заранее не знаешь. Идея может прийти спонтанно, бывает, что-то заготовлено, но в ином ключе, а бывает, полностью реализуешь свой замысел.
— Можете подробнее рассказать об альпийском проекте?
— Нас пригласили на месяц в Альпы, создали все условия: делайте что хотите. Ну мы и делали. Нет, задания не было. Какое задание? Я делаю то, что мне нравится. Ну и, поскольку снег, я очень вдохновился, создал ряд проектов. Название или девиз цикла — «Альпийский снег».
Это структуры спиралей, хотя спираль не прочитывается, но тем не менее устройство структур спиралевидное, и тем более интересно, что получаются на первый взгляд случайные формы, на самом деле закономерные и образованные конструктивным принципом поведения спирали. Красные, желтые, синие в снежных ландшафтах. Никто эти работы еще не видел, я еще не знаю мнения…
— Какие-то тексты, фильмы влияли на вас и ваше творчество?
— Нет, а вот визуальные впечатления влияют, поскольку я человек визуальной культуры. Но что именно повлияло, в каком качестве и каких пропорциях, трудно сказать. Это происходит само собой, я не фиксирую, что произвело на меня впечатление, а что — нет.
Бывает, вдохновишься участком природы и соображаешь, что там сделать. Иногда идешь от странных представлений, роящихся в голове, они толкаются и ищут выхода. И вдруг выплывает эта идея, а не та, и начинаешь думать, где и как ее воплотить, ищешь натуру, иногда годами.
— Вы любите ходить в музеи? Насколько они вам как зрителю необходимы?
— Необходимы, но не для того, чтобы черпать вдохновение, а чтобы отдохнуть, постоять у работы и понять, как мне кажется, смысл жизни. Я люблю ходить в Третьяковскую галерею, особенно в отдел икон.
К рублевскому «Спасу» можно приходить бесконечно, это синоним живого искусства, предел возможностей человека, божественное искусство во всех смыслах.
— Насколько вам интересно современное отечественное искусство?
— Интересно. Но у меня свой способ разглядывания искусства, в том числе и современного. Я ему доверяю, а мнение критиков, тем более ангажированных в современной культуре, мне малоинтересно. Оно может быть интересно, если соответствует моему впечатлению.
Чтобы понимать искусство, я не обращаюсь ни к книгам, ни к справочникам, люблю сам смотреть и разбираться.
— У вас был опыт работы с композитором Владимиром Мартыновым над его оперой «Ночь в Галиции». Свою акцию, совершавшуюся на сцене параллельно музыкальному действу, вы назвали «Выстраивание знака». Что дал вам этот опыт и работали ли вы с другими композиторами?
— Мартынов сам мне предложил, мне это было очень приятно, значит, он видит нечто общее между собой и мной, и я согласился. Он такой интеллектуал — книги пишет по искусству и в то же время прекрасный композитор. Мне очень нравится его музыка. У меня нет практики сотрудничества с другими композиторами или не композиторами.
— Вы довольны этим опытом?
— Наполовину. В конечном счете не получилось по объективным причинам той реализации, на которую я рассчитывал. Возможно, я неправильно оценил возможности исполнителей, думал, они могут во время исполнения двигаться соответственным образом по сцене.
— Что дают вам встречи-разговоры с публикой? Через полчаса вам как раз это предстоит. Вы ведь не знаете, что за люди придут посмотреть работы и задать вам вопросы.
— У меня такой вид искусства, что наиболее адекватно показать его можно в форме слайдов. Рассказ, я считаю, тут необязателен. У изобразительного искусства свой язык, на вербальном языке его не надо дублировать.
— Обычно свои показы вы не комментируете?
— Приходится, люди задают вопросы. Но мои ответы — непрямое объяснение того, что они видят на экране. Надеюсь, оно адекватно и противоречия не происходит. В этом смысл общения через показ, а потом через разговор.
— В нашем сентябрьском интервью вы говорили, что ждете на таких встречах молодых людей. Потому что они еще формируются и открыты новому?
— Ну конечно. Человек придет и будет демонстративно молчать?! Какой смысл в его приходе? Общение должно быть интересно и зрителю, но не надо идти у него на поводу, иногда вопросы публики ориентированы на второстепенные моменты.
Искусство для чего существует? Чтобы люди с ним встречались, реагировали, художнику интересно, насколько эти реакции адекватны. Вопросы бывают неадекватные и неглубокие, с моей точки зрения, человека опытного в своем деле, но тем не менее контакт происходит, у зрителя глаза горят, видно, что он заинтересован.
Надо найти общую платформу, с которой можно объяснить, что да как, зачем и почему, если такой вопрос возник, но объяснить опосредованно, через метафору, как-то так.
— Как вам кажется, удачно ли складывается ваша жизнь в искусстве?
— Трудно сказать. Некоторые всё про себя знают, я к их числу не отношусь. Для меня жизнь — это труд, постижение смыслов. Мне нравится, когда через искусство я что-то понимаю в жизни. На короткое время это состояние успокаивает, но жизнь ставит новые вопросы, и надо их решать.
Я не знаю, что такое счастье. Некоторые считают, что счастливы богатые. И по-своему правы. Но среди богатых не все счастливы. С точки зрения устроенного человека, бомж несчастлив, а возможно, он как раз счастлив. Каждый счастлив и несчастлив по-своему.
— Ваши выставки проходили во многих странах. А где лучше всего реагировали на ваши работы?
— Честно говоря, реакция зрителя меня мало волнует. Не потому, что я высокомерен, просто он этим не занимается, а я занимаюсь. Я вам как-то уже говорил, что для меня важно мнение нескольких людей, я знаю, что они не соврут. Мне интересно и собственное мнение.
А еще больше я доверяю чувству ответственности, которое должно быть у каждого, делающего свое дело. Если меня устраивают мои работы, я беру на себя право показывать их, если нет — откладываю или даже уничтожаю.
— Уничтожаете?
— Бывало. Моя готовая работа — снятый слайд. Если я вижу, что результат не соответствует замыслу, лучше, конечно, ее отложить…
Когда я учился в художественной школе, то уничтожил свои работы реалистического плана. Демонстративно выбросил на помойку, разорвав пополам, порезав. Радикальный по молодости лет жест. Не то чтобы я об этом жалею, но сейчас можно было бы посмотреть, что мне тогда удавалось, любопытно даже.
— Можете подробнее рассказать о тех работах?
— Натюрморты, композиции, портреты, пейзажи — всё было. Я радикально поменял свое мировоззрение, был такой импульс, и я выбросил всё, что ему предшествовало. Глуповато немножко.
— Зрелый Б.Л. Пастернак отрекся от своих ранних стихов 1920-х годов.
— Что значит — «отрекся»?! Вот Гоголь сжег второй том «Мертвых душ». Вот вам невероятное чувство ответственности.
— У Гоголя этот жест не был радикализмом молодости, как вы характеризуете свой поступок, он это сделал под влиянием своих духовных исканий.
— Думаю, да. Тут и отношение к Пушкину, и влияние духовника. Тем не менее человек прощается со своим прошлым — уничтожает, рвет, сжигает всё, что сделал. Жаль, что Гоголь так поступил. Мне и моих работ жаль. Кое-какие рисунки сохранила мама в силу своей умудренности жизнью, за что я ей очень благодарен. Осталась пара живописных вещей и рисунки. Бумагу проще хранить, холсты-то на подрамниках — видные, большие вещи.
— Можно сказать, что после того, как вы выбросили свои ранние работы, у вас не было зигзагов в творчестве? Как вы это ощущаете изнутри?
— Трудно про себя говорить. Я сам не люблю художников, которые делают одно и то же. Мне кажется, система артефактов бесконечна, как природа или пейзаж. Как можно наполнить реализм?.. Люди занимаются этим целыми поколениями, и каждое что-то привносит.
— Значит, система артефактов не может вам наскучить?
— Нет. У меня принцип — чтобы следующий цикл отличался от предыдущего. Хотя об этом не мне судить, а критикам, тем, кто захочет это делать.
— Тех, чьему вкусу доверяете?
— Да. Не то что я сразу бегу узнать их мнение. Напечатаем фотографии, сделаем показ, тогда и услышим их мнение.
— Вы заранее продумываете, сколько раз в году и где выставляться?
— Я не занимаюсь этой стороной дела — где сделать выставки, с кем, где лучше?.. Пока еще, слава богу, мне постоянно предлагают, мое дело — выбрать. Бывает, отказываюсь. Смотря кто предложит. И даже от персональных выставок. Меня интересуют только проблемы искусства. Если предложение соответствует моим представлениям — почему бы не сделать выставку?! А бывают странные предложения, и я скорее откажусь, чем соглашусь.
— Насколько, по-вашему, пресловутый кризис может повлиять на вас, ваших коллег, художественную жизнь Москвы и России?
— Не знаю. Он в первую очередь касается людей с капиталами, у меня капитала нет. Я жил в советское время, тогда по определению был сплошной кризис, — и ничего, выжил и делал, что хотел. Наверняка будет меньше вливаний в искусство, но для художника это не имеет большого значения. Хотя кризис и меня коснулся: один галерейщик предложил сделать персональную выставку, а потом, видимо, испугался кризиса и отказался. Я на него совсем не раздражен, он ведь занимается организацией выставок и лучше меня знает, делать ее сейчас или нет.
http://www.chaskor.ru/p.php?id=4624
Свежие комментарии