Нет ничего интереснее, как наблюдать нашего обывателя, попавшего на выставку картин. Растерянно и беспомощно блуждает из одной залы в другую, будто выполняя какую-нибудь неприятную обязанность; подавленный массой пестрых впечатлений, угнетенный, разбитый, обалделый вырывается он на улицу, на "свежий воздух" от назойливого скопища красочных впечатлений, от всех этих пятен, линий, контуров, красок, оттенков, унося с собою в душе сумбур, сумятицу и хаос.
- Боже мой! Кому нужно это наваждение? Зачем это люди стремятся подчинить свою душу тяготе такого огромного, пестрого и насильственного впечатления? - думает обыватель, несколько оправившись от этого "хаоса".
- В сущности говоря, там были две-три картины, которые стоило смотреть, а все остальное, все эти пейзажи, "Опушки", "Восходы солнца", "Прибои", все эти "Сосновые леса" да "Дубовые рощи" - ну к чему они - скажите, пожалуйста? Я стою перед картиной и вижу: "Роща"; ну и хорошо, ну а дальше-то что?!
Так рассуждает обыватель и рассуждает вполне правильно: всякий предмет, изображенный на картине, не сам для себя изображен, а для того, чтобы ответить на этот вопрос:
- Что же дальше?
Только напрасно обыватель ищет ответа на этот вопрос исключительно у жанровой живописи, напрасно пробегает он скучающим оком все полотна, где нет человека с его страстями и радостями, напрасно думает он, что "Рощей" и "Морем" нельзя передать эти страсти и радости, а непременно нужно обратиться к носителю этих чувств - к человеку. Среди художников не раз появлялись мастера-чародеи, которые умели сказать каждой травке, каждому листику:
- Служи моему чувству, будь вещественным сгустком этого чувства, всецело перейди в него, прекратив самостоятельное свое существование, а я награжу тебя бессмертным отблеском вечной красоты...
Царем таких чародеев и был у нас покойный Левитан. Он полновластно подчинил себе всю природу и заставил ее, молчаливую, рассказать нам обо всех скорбях и тревогах великого художника.
Вот он пишет вам свой "Март". Казалось бы, кроме талого снегу, мокрых досок деревянного строения да голубого неба - что может быть еще на этой картине? Однако нет. После этой картины вы уже будете исполнены не того чувства, которое владело вами до нее. Вслушайтесь в него. Это настоящий гимн жизни, это упоение бытием, это радостная Jasagung всему, что живет, движется и ощущает.
Или вот его великолепный "Вечер", вызвавший в свое время такую небывалую бурю восторгов. К чему относятся эти восторги? Неужели к этим мирным колокольням, к этой незатейливой речке, к этим безмятежным деревьям? О! Конечно, нет. Душевный покой, невозмутимый, простой и ясный, ненарушимое молчание жизни, тихий отдых, тихая, грустная радость - вот что приветствовали все в этом беспритязательном пейзаже...
И разве не за эту же мирную улыбку успокоения благодарили мы художника, когда он подарил нас "Тихой обителью" - этими беленькими церковками, кротко выглядывавшими из заполнившей их зелени? Все - деревянный самодельный мостик, наивные цветы, толпящиеся на первом плане, тихая речка, где мягко отражен благодушный пейзаж, - все это делает вас сосредоточеннее, яснее, проще - приближает вас к тому святому жизнепониманию, которое заставляет вас порою завидовать каждому ребенку.
Про его знаменитую картину "Над вечным покоем" даже и говорить страшно. Это какая-то пучина спокойствия, неземного, нечеловеческого спокойствия. Горизонт захватывает дух - так он необъятно велик. Безмятежное небо распростерлось над небольшим тускло-зеленым бугорком земли, над сельским кладбищем - таким крошечным, таким ничтожным перед лицом этой бесстрастно раскинувшейся природы, что сама смерть кажется здесь фальшивой и незначительной. Ее поглотила эта спокойная ширь. Здесь, перед молчаливым покоем вечной природы, - глуп, и ничтожен, и мал человек со всеми его страданиями, криками и проклятиями. И, несмотря на это, - эта природа послужила тому же человеку, чтобы рабски передать те страдания, крики и проклятия, которые теснятся в человеческой груди. Это двойное отношение Левитана к природе - отношение раба и господина - и являлось, по-моему, причиной того скорбного, бесконечно грустного безысходного покоя, которым проникнута каждая черточка его произведений. Вдумчивое очарование грусти - нежная мелодия сумеречных переживаний, робкая жажда счастья, вечности и жизни - вот в чем обаяние левитановской поэзии, вот в чем смысл ее могущества над современным русским человеком, только что пережившим все ужасы безнадежной чеховщины.
Полюбуйтесь его "Владимиркой". Какая жадная даль, какое бешенство ее размаха! Вдохновенна, опьяняющая, манящая ширь... Манящая, но куда. Понятно, куда может заманить Владимирка, - и нельзя ли этой Владимиркой символизировать все творчество славного художника, с его спокойным и примеренным сознанием безысходности всех фаустовских порывов человеческого духа?
Нужно ли говорить о жизни этого великого человека? Бьющийся в стенах большого города средь голода и нищеты, без всякого намека на человеческую поддержку, неустанный работник, бесконечно преданный своему великому делу; обожание и восторг толпы, слава, рост, талант, высшее его напряжение и смерть - нужно ли говорить обо всем этом...
Сегодня она уже открылась - эта выставка, выставка Левитана. Сегодня вы все можете насладиться чарующей поэзией левитановского пейзажа, отдаться во власть его мягкого, элегического, нежного настроения, его надломленного, тихо тоскующего, больного духа, сегодня все вы, сколько вас ни есть, придете к творениям угасшего художника, и он отдаст вам свою грусть, безропотную и молчаливую, свое робкое, примиренное страдание, свою спокойно-меланхолическую душу. Он отдаст - вы только взять сумейте. Главное, пусть не запугивает вас слово пейзаж. Ибо, называя Левитана пейзажистом, все мы говорим неправду.
Пейзаж - это вода, деревья, небо, море. У прежних художников была одна задача: получше передать на полотне все эти вещи. Для Левитана же все они являются только предлогом, только формой, только оболочкой его чувств. Главное для него - эти чувства, а окружающий мир был только показателем их - не больше. И поэтому, отойдя от Левитановой картины, можно сейчас же забыть все, что изображено на ней, все: и деревья, и воду, и небо, и море - в душе сохранится только то чувство, которому они послужили, которое сумели они передать вам.
До Левитана было много весьма почтенных и славных пейзажистов. Был Шишкин, был Боголюбов, был Айвазовский. Их ценили, уважали, почитали - все, что хотите, но любить - никого не любили так пылко и родственно, как Левитана. Именно потому, что, как я говорю, никто из них не умел сделать окружающую природу только средством для выражения своего внутреннего мира. Никто, кроме Левитана.
Даже и стремления к этому не было у них. Один специализировался на писании моря, другой - леса; один служил одному уголку природы, другой - другому, а про то, что можно и должно служить какому-нибудь уголку души - об этом никто и думать не хотел. Левитан первый из русских пейзажистов (не считая Саврасова, с которым это происходило почти случайно) глянул внутрь, в самого себя, специализировался на изображении своей души. Нельзя сказать, чтобы это была узкая специальность! И какой же он пейзажист после этого? Он психолог, он поэт, он композитор, - и все, кто будут на открывшейся сегодня выставке, все почувствуют, до какой степени господствует его чистый благородный дух над всем, что изображено в его произведениях. Дух, чувство - вот истинный объект Левитанова творчества. Какое чувство? Какой дух?...
Корней Чуковский. Воспоминания о выставке Левитана, 1903
Солнечный день
Деревня. Зима
Березовая роща
Волжский пейзаж
Осенний день. Сокольники
В парке
Пейзаж с охотником
Дуб
Деревня на берегу реки
Осиновая рощица. Серый день
Абрамцево
В березовой роще
Свежий ветер. Волга
Избушка на лугу
Зимой в лесу
Пейзаж с избами
Аллея. Останкино
Ай-Петри
В крымских горах
Берег моря в Крыму
Крымский пейзаж
Лесная речка
Речка Истра
Заросший пруд
Речка
Вечер на Волге
Вечер на Волге
Пейзаж с пароходом
Лунная ночь
После дождя. Плес
Одуванчики
Лесные незабудки
Золотая осень. Слободка
Близ Бордигеры. На севере Италии.
Берег Средиземного моря
Весна в Италии
Весна в Италии
Альпы. Снега
Цепь гор. Монблан
Тихая обитель
Осень
У омута
Ранняя весна
Вечерние тени
Владимирка
Вечерний звон
Лесистый берег. Сумерки
На озере. Тверская губерния
Сирень
Осенний пейзаж
Васильки
Июньский день
На даче в сумерки
Осенний пейзаж с церковью
Папоротники в бору
Туман над водой
Лесное озеро
Золотая осень
Озеро
Март
Кувшинки
Весна. Большая вода
Последние лучи солнца.Осиновый лес
Луг на опушке леса
Речная заводь. Прудик
Туман
Над вечным покоем
Сумерки. Луна
Озеро. Русь
…К одному из домов в Трехсвятительском переулке Москвы подходили два человека – художник и его ученик. Высокий, в шубе и меховой шапке, художник шел неторопливо и дышал неровно – не справлялось сердце.
- Я хочу вам кое-что показать, - сказал Левитан, когда они вошли в мастерскую. Он повернул к окнам большой эскиз, несколько раз придирчиво проверил, достаточно ли падает на полотно света. Озеро распахнуло на холсте свои просторы, и дальний берег золотился в лучах солнца.
- Не узнаете? – спросил Левитан ученика. – Да ведь это же на тему, что я задавал вам в начале года в классе: «Последняя туча рассеянной бури». Я давно работаю над этой темой, хотел назвать эту вещь «Русью». Только для такого названия еще много работать надо!
Ученик не заметил в эскизе новых особенностей письма учителя, новых черт, каких прежде не было на полотнах Левитана. Их увидел – уже на самой картине – Чехов.
- Вещь эта незакончена, я очень многое хочу вложить в нее, чтобы этот пейзаж стал образом России, - говорил художник другу.
- По-твоему, не закончена, а по-моему, хоть сейчас на выставку, - сказал Чехов и подошел ближе. Мазки Левитана, воссоздающие землю, деревья, домики далекой деревушки, стали здесь гуще, сочнее, чем прежде. Поверхность воды и неба написана легче, прозрачнее. Кисть художника стала поистине виртуозной. Детали опущены – для усиления общего впечатления.
- Как бы ты ни назвал картину, это – Россия, - задумчиво проговорил Антон Павлович.
…Работа над картиной продолжалась медленно. Сердце не стучало, а «дуло», как выразился пользовавший Левитана Чехов. Весной 1900 года, простудившись в Химках во время занятий с учениками, Левитан слег.
- Дайте мне только выздороветь, - говорил он Чехову, художнику и близкому другу Нестерову, - я совсем по-иному буду писать, вот увидите, лучше! И закончу «Русь»!..
А когда в конце лета того же года Нестеров, находясь во Франции, вошел в русский отдел Всемирной выставки в Париже, картины Левитана, и среди них «Озеро», были увиты черным крепом. Левитан скончался, не дожив и до сорока лет.
Свежие комментарии